ВОЗВРАЩЕНИЕ
Один запой сменяется другим:
закончился «пузырь» – раскрыта книжка.
На дне желудка плещется умишко,
как будто превращает пену в гимн.
Пора вставать. Он дальше не идет.
Пуста платформа. Злобно шепчут двери.
И рифмы, как звереныши в вольере,
терзаются о потускневший свод.
И жмутся в строчки, верят в свой уют,
что скоро им постелют на бумаге…
О них едва ли знают бедолаги,
весь этот поздний невезучий люд.
Ан нет, кому-то все же повезло:
шагают самодельные спортсмены,
они себе и прочим знают цену,
хотя не знают музыки и слов.
А этой стае повезет потом.
Неведомые завтрашние урки;
особенно вон тот, в смешной тужурке,
с едва ли закрывающимся ртом.
Да, ерунда! Конечно, все добры.
Глушить, глушить, глушить порыв унылый!!!
И вылезти обратно, но… без мыла
из этой жизни, словно из норы…
Еще бы до киоска сделать крюк…
Блаженны все пропащие поэты –
чем голодней, тем круче сигареты
топорщатся в кармане мятых брюк.
Они смешны у этого ларька
своими неизбывными «не стоит»,
«спасибо», «нет, пусть вас не беспокоит»,
«нельзя ли нам бутылку коньяка?».
Ну, вот. Теперь в кармане ни шиша;
там никогда не заведутся тыщи.
Идет отрыжка от духовной пищи.
…Загадочная русская лапша…
Нигде не ждут, поэтому – домой,
(там градус по особенному жарок)
пройти, не задевая иномарок,
последние сто метров по прямой,
где, вожделея временных невест,
пасутся мерседесы, джипы, вольво.
…Чем дышит мир, когда ему не больно?
(Неплохо! Донести бы этот текст).
…Вот если б все традиции сломать,
очнувшись вдруг в каком-нибудь Вьетнаме,
и все оттуда слать к такой-то маме.
Как по-вьетнамски «растакая мать»?
Но тут – по-русски: по башке – ногой.
Мозги – в кювет, пустой портфель – туда же.
И в лунном свете – голос: братцы, лажа!
да это ж лох, нам нужен был другой.
А поутру в ушах хрустальный звон,
и память вновь уходит по-английски.
Но на вопрос: а кто идет за «Клинским»,
ответят сразу с нескольких сторон.